If we can't have it all Then nobody will || A star is born You start to fall
Отдельным вопросом будет стоять, почему в эпиграфах и саундтреке к игре про пиратские Багамы начала 18 века у меня в итоге средние века, монашеские ордена и французский католический пафос. Эталонное «ВНЕЗАПНО!» - это когда один случайно уловленный накануне игры факт из Википедии и одна проброшенная наудачу и накануне же, и просто потому что why the fuck not, завязка делают тебе драму, от которой после игры больнее всего.
«У Роджерса здесь нет ни друзей, ни врагов – только более или менее надежные временные союзники и проблемы, которые необходимо решить». «Я не знаю, чего он боится – наверное, умереть как-нибудь очень нелепо и позорно», - жаловалась я мастеру перед игрой, объясняя, что анкету писать СЛОЖНО.
Изменение обоих этих пунктов в процессе игры случилось обухом по голове. Привет, еще один персонаж, заканчивающий игру в состоянии абсолютно невменяемого ступора от невозможности примириться с реальностью. Но у Райана было все, чтобы покончить с собой на этой ноте! Роджерс не мог этого ни с какой из сторон.
много букв
«У Роджерса здесь нет ни друзей, ни врагов – только более или менее надежные временные союзники и проблемы, которые необходимо решить». «Я не знаю, чего он боится – наверное, умереть как-нибудь очень нелепо и позорно», - жаловалась я мастеру перед игрой, объясняя, что анкету писать СЛОЖНО.
Изменение обоих этих пунктов в процессе игры случилось обухом по голове. Привет, еще один персонаж, заканчивающий игру в состоянии абсолютно невменяемого ступора от невозможности примириться с реальностью. Но у Райана было все, чтобы покончить с собой на этой ноте! Роджерс не мог этого ни с какой из сторон.
много букв
«В этой стране даже вера тленна –
Плати, если хочешь жить.
Мог бы сказать я: лишь то священно,
Что не дано купить»
«Глупое всепрощенье на войне дешевле любви,
Но, истинно, в образе наших друзей являет себя Господь»
«Чувствую горлом холод перчатки латной.
Список закрыт и будет прочтен превратно.
Правда ли, что на нем проступают пятна?
Правда ли, что мы звали друг друга "брат мой"?
Было нашим оружием слово – мы его
Омочили во вражьей крови,
Было тело Адамовой глины – мы его подарили раскисшим дорогам.
Мы читали дорожные знаки о любви,
О безбрежной Любви,
Что является именем Бога»
«Были демоны наши смешливы, они пощадили нас в наших грехах»
«И вино было кровью, и кровь опьяняла – таков был предложенный текст.
Мы скользили по лезвию бритвы – оно веселило нам душу и зренье.
Мы срывались с опасного края – в бездну бездн
И узрели, что в лоне небес невозможно паденье»
(с) Лора Бочарова
Плати, если хочешь жить.
Мог бы сказать я: лишь то священно,
Что не дано купить»
«Глупое всепрощенье на войне дешевле любви,
Но, истинно, в образе наших друзей являет себя Господь»
«Чувствую горлом холод перчатки латной.
Список закрыт и будет прочтен превратно.
Правда ли, что на нем проступают пятна?
Правда ли, что мы звали друг друга "брат мой"?
Было нашим оружием слово – мы его
Омочили во вражьей крови,
Было тело Адамовой глины – мы его подарили раскисшим дорогам.
Мы читали дорожные знаки о любви,
О безбрежной Любви,
Что является именем Бога»
«Были демоны наши смешливы, они пощадили нас в наших грехах»
«И вино было кровью, и кровь опьяняла – таков был предложенный текст.
Мы скользили по лезвию бритвы – оно веселило нам душу и зренье.
Мы срывались с опасного края – в бездну бездн
И узрели, что в лоне небес невозможно паденье»
(с) Лора Бочарова
***
Сначала все было отлично: Хорниголд доложил, что представляется идеальный шанс взять Рэкхема. Роджерс поздравил его и возблагодарил небеса: после Дженнингса это была вторая по актуальности позиция в его списке.
А потом в порт вошел корабль, на котором от команды осталось примерно то же, что и от британского флага, под которым он должен был прийти – кровавые тряпки. Корабль, который должен был прибыть с грузом для его, Роджерса, личных нужд и интересов. Ткани, вина, специи, все то, что так ценило местное общество (и любое приличное общество в любом уголке света).
Выживший, перед тем, как скончаться, объявил, что бойня и пропавший, разумеется, груз – на совести Рэкхема.
А потом все было как в тумане.
- Я идиот, Хорниголд, - заметил он, когда они уже высадились на берег.
***
Голос Тича из-за деревьев – несколько секунд на узнавание, еще полминуты на осознание и бурю противоречивых порывов – и он получает второй шанс сказать себе «я идиот».
Ринуться с пистолетом, очертя голову, как мальчишка, и как мальчишка же попасть в идиотскую, классическую патовую ситуацию.
- Да пошел ты, Тич.
- В твоей позе я бы попридержал язык.
Неизвестно, что думали о позе и ситуации Хорниголд, Смит и Шарп. Но откуда-то из кустов раздавались поочередно выкрики:
- Тич, брось пистолет!
- Джонсон, брось пистолет!
Роджерс как раз напряженно думал, почему никто из вышеупомянутых не стреляет никому в голову и вообще не решает проблему как-то конструктивно, когда конструктивно решил ее Робертс, и двусмысленная композиция распалась.
Потерянный в кустах пистолет, живой мертвец, Тич и Хорниголд, работающие, как старая команда, сорвать досаду на юнге, пререкаться с Робертсом, пользуясь инкогнито, под внутренний лихорадочный рефрен «что делать что делать что делать». Что делать, когда рассчитывал встретить троих, ну, пятерых отморозков, а здесь полный форт, и их значительно больше, и Рэкхем чуть ли не за руку здоровается с Хорниголдом вместо того, чтобы стрелять, а до берега не добраться, а сигнала с «Рейнджера» все нет? Что делать, когда перед тобой приоткрывается ад, и молитва помогает, но только тебе одному, потому что все остальные прыгают аду в обьятья, торгуются с призраками и бросаются на поиски дьявола? Что делать, когда священник на твое заявление, что там торчит живой мертвец, спокойно возражает – «ну, он же никому не причиняет вреда!» Что делать, когда посреди твоего потенциального поля боя мраморной статуей торчит женщина, которой здесь не должно было быть ни при каких условиях и которой каждый второй из этого отребья наверняка прикроется, начнись стрельба?
А потом они внезапно остаются с Тичем наедине, и это только они двое, и крики про верность, родину, суку-короля, и шутки для двоих, и понимание с полуслова – и полное непонимание, непоколебимое, как скала, и Вудс уже готов посулить ему что угодно, хоть корабль, хоть эскадру, потому что я не хочу тебя убивать, это же так глупо, я же вижу, что ты такой же честный, как сталь, и прекрасный придурок, каким был в 15, и мы верим с тобой в одно, и мы же из одного теста, ну пожалуйста, дьявол, ну как же все так дерьмово вышло-то? Хочется трясти его за грудки, хочется напиться вместе, как тогда.
«Я не пойму, тебе так нравится красное на белом? - Кто бы говорил».
«Тебя ничего не смущает?»
Что меня должно смущать, друг мой? Я воевал, я убивал, я топил корабли и вешал команды, я забирал золото и товары из трюмов. Разница между пиратом и морским офицером не здесь.
А потом Тича касается смерть, и лицо его, белое на белом, отпечатывается у Роджерса где-то в самом нутре, и оттуда вырастает такая яростная уверенность, что, садясь за стол с Джонсом и хватаясь за кости, он не думает ни о чем лишнем и не сомневается ни секунды.
- Что же ты поставишь?
- Своего юнгу.
Он еще не знает, что юнга уже не его, он не замечает, что Джонс хочет душу в обмен на жизнь, это неважно, это просто набор слов. Если бы его ярость могла бы убивать напрямую, он бы уничтожил Джонса прямо там, за столом, но он бросает и бросает кости, и ему везет, а потом Джонс смахивает их со стола, не закончив партии, и фыркает:
- Ты выиграл.
- Обоих.
- Да, обоих, делай, что хочешь.
- С ними все будет в порядке.
- Да, отстань от меня.
Вудс, конечно, не замечает, как смотрят на него зрители этого поединка. Ему вообще не до этого. Потом он не поймет осуждения. Для него это не было вопросом удачи или торговли. Для него это было «прийти и забрать силой то, что...» То, что ему не принадлежало, конечно, но еще меньше принадлежало Джонсу. Людям, Богу, кому угодно, но не Джонсу.
Потом случается похожая история, когда Джонс приходит, чтобы отобрать у Вудса звездочку, которую тот, в свою очередь, забрал у Голда.
- Отдай.
- Она моя, пусть за ней приходит Голд, если хочет.
- Ты не сможешь ею воспользоваться.
- Мне все равно. Она и не твоя больше. Я придумаю, что с ней сделать.
- Отдай, она нужна. <резонные резоны>
- Хорошо, но тогда ты спасешь Тича еще раз, когда этот идиот попытается умереть.
- Ладно, как хочешь, спасу, мне-то что.
Вудс снова «выигрывает» жизнь Тича, «пользуясь» тем, что ему не принадлежит. Но на самом деле, я уверена в этом на 200%, ни душа Шарпа, ни звездочка не участвовали по-настоящему в этих играх. Это было только про напряжение сил, чтобы отогнать Джонса обратно на позиции, на которых ему самое место. Оседлать черта и заставить его домчать тебя туда, куда тебе нужно.
Потом итогом этой перепалки смогут воспользоваться Нэнси и Смит, но Тичу это уже не поможет, а Вудсу будет все равно.
Все происходящее похоже на кошмарный сон, в котором вдруг проскальзывают островки яви, четкие, как пером по бумаге.
Пара коротких, отрывистых разговоров с Хорниголдом.
Глубокая ирония того, что окончательно смог ему довериться Роджерс только тогда, когда узнал, что тот обманывал его уже сколько – год? Больше? Какая разница, он понимает, что, Боже, какая разница. Как будто он никогда не поступал так же, плюя на уставы. Как будто не риск берет города.
Договор с Вейном. Присяга еще предстоит, а сейчас – еще одним союзником больше.
Каждое новое столкновение с Тичем – как глоток свежего воздуха, как будто выныриваешь из затхлого ночного мрака, как будто стоишь у борта и смотришь на горизонт, и ржешь над напыщенным индюком из старшего состава, или обсуждаешь амбициозные планы на будущее, или…
Разговоры с Нэнси в перерывах. На ней отдыхает взгляд, и не слишком важно, сколько дел проворачивает эта женщина у тебя за спиной. Пора бы уже понять – ты многое можешь простить. Вот и себе ты, наверное, простишь, если ее супруг скончается вскорости – от удара, или от рук грабителей, которые, конечно, будут найдены и наказаны. Главное, что она об этом знать не должна. Проданная замуж, она заслуживает новой жизни, а не вечного чувства вины.
Влажный ночной воздух, они втроем со Смитом, почти можно представить себе балкон собственного особняка… и смерть.
Его убивают первым, и он только успевает увидеть безумное лицо наглеца-штурмана перед собой, прежде чем все кончается. Смерть – не страшно и не больно, оказывается. Просто нелепо.
Страшно и больно – воскресать. Так больно и так страшно, как будто тебя переваривает заживо огромная морская тварь. Потому что этого с человеком происходить не должно, если он не Христос. Даже тот ждал три дня! Идти и раздвигать людей, как ветки, удивляться, что не проходишь через них насквозь, доползти до самого темного угла и закрыть глаза, надеясь, что смерть все-таки заберет тебя. Что будет милосердна. Что самого глупого и кошмарного все-таки не случилось. Держать в руках бесконечно тяжелый пистолет. Приставлять его к голове и снова ронять на колени, потому что ты не принадлежишь себе. Ты не имеешь права, Роджерс. Ты присягал, и Нассау ждет тебя, хотя тебя уже не должно быть.
Даже те, кто продались дьяволу не единожды, свободнее тебя. А ты в эту ночь не можешь даже молиться.
Потом он будет плыть в Насау и пить, пить, чтобы успеть протрезветь ровно к тому моменту, когда Герцог войдет в гавань. А пока он будет снова и снова считать и пересчитывать потери, в запале звать Хорниголда, кричать, как его все это достало и как он уйдет пиратствовать да хоть к Тичу, а потом сидеть и молчать часами, и это будет очень жалкое зрелище, поэтому он настоит на том, чтобы Нэнси возвращалась на своем корабле.
Он знал, что рассвет прогонит и шторм, и все наваждения. Но не думал, что не будет этому рад.
***
три строфы, за которые мне стыдно. написалось с утра, на руинах всего, под уборку бесконечных стаканов. не могу ни переписать, ни удалить, стродаюТы проиграл, губернатор,
ты проиграл, моряк.
Ты проиграл, не-друг,
не-любовник и не-жених.
Сломан штурвал, с мясом
вырваны якоря.
Особенно больно - из всех -
было терять их.
Жизнь присягнувшего – служба,
католика – свет небес.
Но хуже петли присяга –
об этом ли ты мечтал?
Где он, когда так нужен,
сияющий твой крест?
Верность твоя и вера –
обломки у скользких скал.
Британия, правь морями!
Здравствуй, ее король!
Тебе ли теперь молиться,
когда прошибает дрожь?
Я верен. Я верен - это
мой отзыв и мой пароль.
Прошу лишь: возьми и жизнь, когда
последнего заберёшь.
***
И напоследок для всех, от той же Бочаровой, текст, который я не могу не привести целиком:
Сначала все было отлично: Хорниголд доложил, что представляется идеальный шанс взять Рэкхема. Роджерс поздравил его и возблагодарил небеса: после Дженнингса это была вторая по актуальности позиция в его списке.
А потом в порт вошел корабль, на котором от команды осталось примерно то же, что и от британского флага, под которым он должен был прийти – кровавые тряпки. Корабль, который должен был прибыть с грузом для его, Роджерса, личных нужд и интересов. Ткани, вина, специи, все то, что так ценило местное общество (и любое приличное общество в любом уголке света).
Выживший, перед тем, как скончаться, объявил, что бойня и пропавший, разумеется, груз – на совести Рэкхема.
А потом все было как в тумане.
- Я идиот, Хорниголд, - заметил он, когда они уже высадились на берег.
***
Голос Тича из-за деревьев – несколько секунд на узнавание, еще полминуты на осознание и бурю противоречивых порывов – и он получает второй шанс сказать себе «я идиот».
Ринуться с пистолетом, очертя голову, как мальчишка, и как мальчишка же попасть в идиотскую, классическую патовую ситуацию.
- Да пошел ты, Тич.
- В твоей позе я бы попридержал язык.
Неизвестно, что думали о позе и ситуации Хорниголд, Смит и Шарп. Но откуда-то из кустов раздавались поочередно выкрики:
- Тич, брось пистолет!
- Джонсон, брось пистолет!
Роджерс как раз напряженно думал, почему никто из вышеупомянутых не стреляет никому в голову и вообще не решает проблему как-то конструктивно, когда конструктивно решил ее Робертс, и двусмысленная композиция распалась.
Потерянный в кустах пистолет, живой мертвец, Тич и Хорниголд, работающие, как старая команда, сорвать досаду на юнге, пререкаться с Робертсом, пользуясь инкогнито, под внутренний лихорадочный рефрен «что делать что делать что делать». Что делать, когда рассчитывал встретить троих, ну, пятерых отморозков, а здесь полный форт, и их значительно больше, и Рэкхем чуть ли не за руку здоровается с Хорниголдом вместо того, чтобы стрелять, а до берега не добраться, а сигнала с «Рейнджера» все нет? Что делать, когда перед тобой приоткрывается ад, и молитва помогает, но только тебе одному, потому что все остальные прыгают аду в обьятья, торгуются с призраками и бросаются на поиски дьявола? Что делать, когда священник на твое заявление, что там торчит живой мертвец, спокойно возражает – «ну, он же никому не причиняет вреда!» Что делать, когда посреди твоего потенциального поля боя мраморной статуей торчит женщина, которой здесь не должно было быть ни при каких условиях и которой каждый второй из этого отребья наверняка прикроется, начнись стрельба?
А потом они внезапно остаются с Тичем наедине, и это только они двое, и крики про верность, родину, суку-короля, и шутки для двоих, и понимание с полуслова – и полное непонимание, непоколебимое, как скала, и Вудс уже готов посулить ему что угодно, хоть корабль, хоть эскадру, потому что я не хочу тебя убивать, это же так глупо, я же вижу, что ты такой же честный, как сталь, и прекрасный придурок, каким был в 15, и мы верим с тобой в одно, и мы же из одного теста, ну пожалуйста, дьявол, ну как же все так дерьмово вышло-то? Хочется трясти его за грудки, хочется напиться вместе, как тогда.
«Я не пойму, тебе так нравится красное на белом? - Кто бы говорил».
«Тебя ничего не смущает?»
Что меня должно смущать, друг мой? Я воевал, я убивал, я топил корабли и вешал команды, я забирал золото и товары из трюмов. Разница между пиратом и морским офицером не здесь.
А потом Тича касается смерть, и лицо его, белое на белом, отпечатывается у Роджерса где-то в самом нутре, и оттуда вырастает такая яростная уверенность, что, садясь за стол с Джонсом и хватаясь за кости, он не думает ни о чем лишнем и не сомневается ни секунды.
- Что же ты поставишь?
- Своего юнгу.
Он еще не знает, что юнга уже не его, он не замечает, что Джонс хочет душу в обмен на жизнь, это неважно, это просто набор слов. Если бы его ярость могла бы убивать напрямую, он бы уничтожил Джонса прямо там, за столом, но он бросает и бросает кости, и ему везет, а потом Джонс смахивает их со стола, не закончив партии, и фыркает:
- Ты выиграл.
- Обоих.
- Да, обоих, делай, что хочешь.
- С ними все будет в порядке.
- Да, отстань от меня.
Вудс, конечно, не замечает, как смотрят на него зрители этого поединка. Ему вообще не до этого. Потом он не поймет осуждения. Для него это не было вопросом удачи или торговли. Для него это было «прийти и забрать силой то, что...» То, что ему не принадлежало, конечно, но еще меньше принадлежало Джонсу. Людям, Богу, кому угодно, но не Джонсу.
Потом случается похожая история, когда Джонс приходит, чтобы отобрать у Вудса звездочку, которую тот, в свою очередь, забрал у Голда.
- Отдай.
- Она моя, пусть за ней приходит Голд, если хочет.
- Ты не сможешь ею воспользоваться.
- Мне все равно. Она и не твоя больше. Я придумаю, что с ней сделать.
- Отдай, она нужна. <резонные резоны>
- Хорошо, но тогда ты спасешь Тича еще раз, когда этот идиот попытается умереть.
- Ладно, как хочешь, спасу, мне-то что.
Вудс снова «выигрывает» жизнь Тича, «пользуясь» тем, что ему не принадлежит. Но на самом деле, я уверена в этом на 200%, ни душа Шарпа, ни звездочка не участвовали по-настоящему в этих играх. Это было только про напряжение сил, чтобы отогнать Джонса обратно на позиции, на которых ему самое место. Оседлать черта и заставить его домчать тебя туда, куда тебе нужно.
Потом итогом этой перепалки смогут воспользоваться Нэнси и Смит, но Тичу это уже не поможет, а Вудсу будет все равно.
Все происходящее похоже на кошмарный сон, в котором вдруг проскальзывают островки яви, четкие, как пером по бумаге.
Пара коротких, отрывистых разговоров с Хорниголдом.
Глубокая ирония того, что окончательно смог ему довериться Роджерс только тогда, когда узнал, что тот обманывал его уже сколько – год? Больше? Какая разница, он понимает, что, Боже, какая разница. Как будто он никогда не поступал так же, плюя на уставы. Как будто не риск берет города.
Договор с Вейном. Присяга еще предстоит, а сейчас – еще одним союзником больше.
Каждое новое столкновение с Тичем – как глоток свежего воздуха, как будто выныриваешь из затхлого ночного мрака, как будто стоишь у борта и смотришь на горизонт, и ржешь над напыщенным индюком из старшего состава, или обсуждаешь амбициозные планы на будущее, или…
Разговоры с Нэнси в перерывах. На ней отдыхает взгляд, и не слишком важно, сколько дел проворачивает эта женщина у тебя за спиной. Пора бы уже понять – ты многое можешь простить. Вот и себе ты, наверное, простишь, если ее супруг скончается вскорости – от удара, или от рук грабителей, которые, конечно, будут найдены и наказаны. Главное, что она об этом знать не должна. Проданная замуж, она заслуживает новой жизни, а не вечного чувства вины.
Влажный ночной воздух, они втроем со Смитом, почти можно представить себе балкон собственного особняка… и смерть.
Его убивают первым, и он только успевает увидеть безумное лицо наглеца-штурмана перед собой, прежде чем все кончается. Смерть – не страшно и не больно, оказывается. Просто нелепо.
Страшно и больно – воскресать. Так больно и так страшно, как будто тебя переваривает заживо огромная морская тварь. Потому что этого с человеком происходить не должно, если он не Христос. Даже тот ждал три дня! Идти и раздвигать людей, как ветки, удивляться, что не проходишь через них насквозь, доползти до самого темного угла и закрыть глаза, надеясь, что смерть все-таки заберет тебя. Что будет милосердна. Что самого глупого и кошмарного все-таки не случилось. Держать в руках бесконечно тяжелый пистолет. Приставлять его к голове и снова ронять на колени, потому что ты не принадлежишь себе. Ты не имеешь права, Роджерс. Ты присягал, и Нассау ждет тебя, хотя тебя уже не должно быть.
Даже те, кто продались дьяволу не единожды, свободнее тебя. А ты в эту ночь не можешь даже молиться.
Потом он будет плыть в Насау и пить, пить, чтобы успеть протрезветь ровно к тому моменту, когда Герцог войдет в гавань. А пока он будет снова и снова считать и пересчитывать потери, в запале звать Хорниголда, кричать, как его все это достало и как он уйдет пиратствовать да хоть к Тичу, а потом сидеть и молчать часами, и это будет очень жалкое зрелище, поэтому он настоит на том, чтобы Нэнси возвращалась на своем корабле.
Он знал, что рассвет прогонит и шторм, и все наваждения. Но не думал, что не будет этому рад.
***
три строфы, за которые мне стыдно. написалось с утра, на руинах всего, под уборку бесконечных стаканов. не могу ни переписать, ни удалить, стродаюТы проиграл, губернатор,
ты проиграл, моряк.
Ты проиграл, не-друг,
не-любовник и не-жених.
Сломан штурвал, с мясом
вырваны якоря.
Особенно больно - из всех -
было терять их.
Жизнь присягнувшего – служба,
католика – свет небес.
Но хуже петли присяга –
об этом ли ты мечтал?
Где он, когда так нужен,
сияющий твой крест?
Верность твоя и вера –
обломки у скользких скал.
Британия, правь морями!
Здравствуй, ее король!
Тебе ли теперь молиться,
когда прошибает дрожь?
Я верен. Я верен - это
мой отзыв и мой пароль.
Прошу лишь: возьми и жизнь, когда
последнего заберёшь.
***
И напоследок для всех, от той же Бочаровой, текст, который я не могу не привести целиком:
«Клубились тучи, ветер выл, весь мир дышал распадом,
В те дни, когда мы вышли в путь с неомрачённым взглядом.
Лежал пред нами старый мир в печатях прошлых бед,
Лишь мы смеялись, как могли, по молодости лет.
Нас окружал беспутный бал подросших торгашей,
Нам трусость их была смешна и пафос их речей.
Они пророчили нам смерть от нищенской сумы,
Но груде золота с тобой не поклонились мы.
Нас веселил угрюмый спор сановных гордецов,
Что делят вдоль и поперёк страну своих отцов.
Политик хуже простеца - он верует в обман,
Но мы хранили честь свою сильнее, чем карман.
Смеясь, мы замок возвели в песке у рубежа,
Но флаг над башнями его был флагом мятежа.
Где Зло сражается со Злом за право старшинства...
Наивны юные глупцы, но молодость права.
Печален тот, кто отступил. Да будет мир и с ним.
Здесь каждый делал то, что мог, и в том непобедим.
Не тот герой, кто смерть презрел, - пред нею все равны.
Блаженны те, кто верен был и не назвал цены.
Пускай им сердце веселит лишь добрая молва,
И добрый друг, и добрый эль, и совесть без пятна,
И обретённый Град Души, в котором рабства нет
Блаженны те, кто в темноте уверовали в Свет»
(с)
В те дни, когда мы вышли в путь с неомрачённым взглядом.
Лежал пред нами старый мир в печатях прошлых бед,
Лишь мы смеялись, как могли, по молодости лет.
Нас окружал беспутный бал подросших торгашей,
Нам трусость их была смешна и пафос их речей.
Они пророчили нам смерть от нищенской сумы,
Но груде золота с тобой не поклонились мы.
Нас веселил угрюмый спор сановных гордецов,
Что делят вдоль и поперёк страну своих отцов.
Политик хуже простеца - он верует в обман,
Но мы хранили честь свою сильнее, чем карман.
Смеясь, мы замок возвели в песке у рубежа,
Но флаг над башнями его был флагом мятежа.
Где Зло сражается со Злом за право старшинства...
Наивны юные глупцы, но молодость права.
Печален тот, кто отступил. Да будет мир и с ним.
Здесь каждый делал то, что мог, и в том непобедим.
Не тот герой, кто смерть презрел, - пред нею все равны.
Блаженны те, кто верен был и не назвал цены.
Пускай им сердце веселит лишь добрая молва,
И добрый друг, и добрый эль, и совесть без пятна,
И обретённый Град Души, в котором рабства нет
Блаженны те, кто в темноте уверовали в Свет»
(с)
-
-
22.10.2018 в 20:51Спасибо тебе. И как же жалко Роджерса. ДД его боялся, я писала)
-
-
22.10.2018 в 21:09-
-
23.10.2018 в 00:24-
-
23.10.2018 в 01:01В квенте я писал, что Бен не любит Роджерса как человека, но в итоге это оказалось не так. К нему было двоякое отношение - одновременно как к начальству, причём достойному начальству, и как к младшему, к мальчишке, который идеалистично хочет перевернуть мир. И этот идеализм Хорниголду нравился. Он действительно поверил в Вудса и в то, что тот сможет сделать что-то для Нассау. За это и умер.
Вудс был такой прекрасный пассионарий с огнём во взгляде, с бездной уверенности в своей правоте. Хорниголду очень не хватало в жизни смысла и идеи, а у Вудса этого добра было, пожалуй, даже с перебором. Поэтому он так и вдохновлял. Очень хочется верить, что он этот огонь не растеряет.
Роджерс как раз напряженно думал, почему никто из вышеупомянутых не стреляет никому в голову и вообще не решает проблему как-то конструктивно
Стрелять был не вариант. Слишком высок риск, что подстреленный инстинктивно или второй тебя убьют. Я твоей жизнью рисковать не хотел. А они, если не убили сразу, то и дальше не убили бы. По крайней мере, договориться можно.
Глубокая ирония того, что окончательно смог ему довериться Роджерс только тогда, когда узнал, что тот обманывал его уже сколько – год? Больше?
Меньше полугода).
Рэкхем чуть ли не за руку здоровается с Хорниголдом вместо того, чтобы стрелять
Меня это тоже удивило, сэр.
Но больше всего в процессе меня удивляло, что я всё время порываюсь называть вас на ты, - и из-за легенды, и просто само вырывалось, - а вы на меня не наезжаете за это).
-
-
23.10.2018 в 13:36Хороший был корабль, присылай исчо) правда, бухла могло бы быть и побольше. Это у нас уже закончилось.
-
-
25.10.2018 в 04:40Mr. White, ох Хорниголд
Но больше всего в процессе меня удивляло, что я всё время порываюсь называть вас на ты, - и из-за легенды, и просто само вырывалось, - а вы на меня не наезжаете за это).
Я сейчас сформулировала Вере: у Вудса никаких проблем с тем, чтобы общаться на равных с человеком любого происхождения, он очень прост в коммуникации, пока не случается кризисный/конфликтный момент. Вот там все быстро становится диаметрально противоположно, и он не преминет напомнить, где тут чье место, и жестко и не щадя ничью гордость (чего перепало Шарпу, кстати, и Грею, просто потому что у Вудса было дерьмовое настроение). То есть у него скорее в голове иерархия военного, а не аристократа. Аристократа он разве что со злости включает.
(я бы послушала, почему тебе не по вкусу стихи бочаровой, хотя, мне кажется, мы когда-то это уже обсуждали)))
Orthilde, пришлю, только в следующий раз товаром будут ядра, и полетят они прямо с доставкой в ваши глотки
-
-
25.10.2018 в 10:43Классный он всё-таки. Я прям всё лучше понимаю, почему он Хорниголду нравился.
А что там рассказывать, это же творчество, либо заходит, либо нет. Ну найду я там сто тыщ недостатков, скажу, что они претенциозные или ещё что, а смысл). Но пару текстов, что мне, скорее, понравились, я видел.