If we can't have it all Then nobody will || A star is born You start to fall
Да и просто текст... очень трогательный, прочувствованный... очень настоящий.
18.12.2011 в 04:32
Пишет Поларис:Фанфик по ОЭ. "Новые танцы"
Наткнулась я в одном дневнике на чудную заявку по "Отблескам Этерны". Звучит она так: Олаф | Руппи. "У меня другой семьи не осталось..." - глубокая взаимная привязанность, которую старательно скрывают оба.
Мне эти двое безумно близки. Их отношения в парадигме сын-отец, и как адмирал и адъютант остаются верны себе и друг другу, несмотря на все превратности войны и подлости... Но лирические откровения - это не сейчас.
Фанфик я написала, за заявку Мирилас очень благодарна. Она сделала эту неделю очень тёплой, несмотря на все перипетии и завал с экзаменами!!!
Упор я делала на психологию отношений и мировоззрения, а не на событийность...
Примечание. Песню кэцхен я сочинила сама. Песню, которую поёт марикьяре, сочинила В. Камша, а спела Гэллинн.
Выделенные курсивом фразы диалогов в конце взяты из канона.
Итак, собственно текст. Целиком. Комментарии очень приветствуются.
читать дальшеТёмное небо, лёгкий ветер, уже не зеркально-гладкое море, чайки... Опять кричат. Сегодня их не стало больше: душам мразей нечего делать в небе, подонкам гореть в закате и расплачиваться за все подлости. И кэцхен, и чайки сейчас не плачут, а радуются, и Руппи эту радость разделяет: на душе перестали скрестись кошки, один долг оплачен сполна, и не давит ничего мутного и невнятного. Невероятное облегчение навалилось резко, думать не хотелось ни о чём. Лейнтенант и не думал, около получаса просто созерцая горизонт, проводив севшее наконец солнце. Чайки ныряли за рыбой, им было не до красот природы, а в голове тонко звенели колокольчики и складывались в причудливую, до боли знакомую мелодию. Ласковый вечер, звёздное вече, ветра предтеча, танца мотив. Зов мой не вечен, сделай навстречу шаг — и беспечно в танце лети.
А почему бы и нет?! Синие сполохи призывно манят, всего-то делов – обернуться и протянуть руки юной танцовщице. Острые чаячьи крылья, заразительный смех, ветер треплет облачные волосы... Нет уж, гладить весеннее чудо сейчас будет только Руперт.
Песня и крылья, многое было, сбрось эти были в танце мечты. Новые танцы, надо смеяться, старому, статься, нужен не ты.
Леворукий и все кошки его, звёздноглазая права – старое, прошедшее, минувшее отжило и отпустило, этим закатом началась новая жизнь. Бермессера со товарищи упокоили, моряки с «Ноордкроне» попали в Рассвет, им там хорошо – без земной-то подлости и мерзости. Шнееталь просил о плахе, но вышло ещё правильнее – петля не для благородных, петля для мразей и подонков. Наследник фельсенбурга ещё добьётся смерти тех, кто шлялся по трактирам со сплетнями, и свернёт голову недощипаному Фридриху – если этого не сделает грозная Элиза, пока блудного внука снова носит по талигойским землям и водам. Главное – Олаф жив, а остальное приложится... Но живые ублюдки своё обязательно получат, такое не прощается!
- Не думай о гадком. Зачем помнить эту пыль? Это противно. Радуйся и танцуй. Отпусти себя на волю... Я тебя нашла, давай танцевать! Иди ко мне, не надо задыхаться от гнева, ты же любишь лёгкость и танец! Лёгкость и звёзды, это так просто — выразить грёзы танцем своим. Ты — в настоящем, в танце скользящем, прошлое — вящий лишний зажим.
Подхватить чернокудрую на руки – она легче, чем дуновение ветра... Голубые глаза ярко сияют, в них отражаются звёзды и вечность... Думай о ясном, жизнь так прекрасна, жизнь неопасна тем, кто поёт. Песня и звёзды, это так просто — сбросить вопросы, мчаться вперёд. Руппи кивает и окончательно тонет в звёздном вихре. Последняя осознанная мысль – не заметит ли кто?..
- Не заметит, - успокаивает крылатое чудо, и парень смеётся в ответ. Какая скверна?! Море успокоилось, товарищи тоже... Какая судьба, мы же всё решаем сами! Звёзды и песня, жизнь неизвестна, звёзды и песня, звёзды и даль. Помни о главном: явь — только с нами, мы творим сами мир наш всегда...
Когда Руппи проснулся, солнце уже два часа как встало. Сегодня оно не плясало, оно чинно висело над небольшим облачком. Вчерашний безумный день вспомнился не сразу и казался страшно далёким, ненастоящим, незначащим... Лейнтенант, которому дико хотелось спать, в него бы и не поверил, не заслоняй небо поджарый марикьяре. Как выяснилось, специально отправленный на поиски родича кесаря... Ладно, к Вальдесу так к Вальдесу.
Абордажник со здоровенной серьгой в ухе что-то насвистывал, явно не на талиг. Мелодия была небыстрой, напевной, от неё веяло спокойной... нет, не жутью, просто грустью, тревогой и бегством от дурной памяти. Марикьяре, видимо, угадал незаданый вопрос, поинтересовался, знает ли собеседник эту песню. Собеседник, да... Почётный пленник, почётный гость, невольный союзник. Запустив пятерню в волосы, Руперт честно высказал всё, что думал, и нарвался на очень удивлённый взгляд. Выяснилось, что сударь прав, и южная песня – о наступающей тревожной ночи, алом вечере, одичалом ветре и долгой дороге.
Запад скрыло пламя,
Тени у обочин
Скрещены клинками.
(Путь мой дальний, вечер алый,
Не увидит утра путник запоздалый…)
Руппи не понимал слов, которые пропел марикьяре, но перед глазами вместо дощатого настила вставала скачка в Эйнрехт из Фельсенбурга и вчерашний безумный вечер. Путь для мразей закончился, их таки настиг заслуженный, пусть и запоздалый, конец. Утра они не увидели и будут вечно гореть в Закате, но лейнтенанту не понравилось, что его мысли начали ходить по кругу.
Бешеный обнаружился у бизань-мачты. Услышав тревожный мотив, резко обернулся, приветствуя подошедших неизменной ухмылкой. Махнул рукой, сказал пару слов на кэналлийском, и абордажник куда-то ушёл. Вальдес сощурился и вмиг посерьёзнел. Руппи подобрался, нутром чувствуя – то, что сообщит Ротгер, радостным не будет. Что-то о дальнейшей судьбе пленников? Или, не приведи Создатель, что-то стряслось с Олафом?!
Как выяснилось, родич кесаря накаркал. Раны, больная голова, последствия заточения вроде переставали мучить Ледяного, но вчерашние события не прошли бесследно, уже к вечеру адмирал еле держался, а наутро свалился с сильным жаром. Правильно Вальдес назвал судьбу мымрой... А Фельсенбург тоже хорош. Зациклился и не подумал, что должен вчера был испытывать адмирал. Его адмирал... Лейнтенант сразу же потребовал, чтобы его отвели к адмиралу, Бешеный цепко посмотрел, но возражать не стал.
Всю дорогу до каюты Руперт терзался. А вдруг потрясение оказалось – слишком сильным?! Олафа ведь не зря Ледяным прозвали, такие сжимают зубы и спокойно молчат, и только когда валятся с ног, окружающие замечают, что что-то неладно... Проклятье, непривычную бесстрастность адмирала адъютант заметил, а на то, чтобы понять причины, его, придурка, не хватило. Ну нельзя же было быть таким, и чем он лучше тех, кто Олафа довёл?! В горле опять застрял ком. Неужели нелепые обиды опять оказались важнее настоящего, и самый дорогой на свете человек, уходя в Рассвет, запомнит сказанное от отчаяния и злости?! От этой мысли стало так тошно, что лейнтенанту захотелось завыть. Ну уж нет, своего адмирала он не отдаст не судьбе, ни смерти, зря он, что ли, медициной занимался?!
Про лихорадки Руппи не успел много прочесть, но то, что он запомнил, обнадёжило сразу, как только он увидел адмирала. Тот или спал, или был без сознания. Вальдес входить не стал, только щурился, как закатная тварь... Родич кесаря осторожно прикрыл дверь. Вероятно, тихий стук, с которым та закрылась, разбудил Олафа.
- Руппи? – голос адмирала был тихим, но осмысленным. - Руппи, это ты?
- Я! - Фельсенбург одним прыжком оказался у кровати. - Как вы?
Проклятье, как же это напомнило другую комнату почти год назад! И Ледяной лежал там же – в углу, около окна... то есть, иллюминатора... Руперт опустился прямо на пол, возле изголовья, отгоняя дурные наваждения.
- Здоров, но не слишком, - а ведь почти теми же словами сам Руппи отвечал Максу и Рихарду!.. От этого почему-то стало тяжелее и легче одновременно. Но обошлось, однозначно обошлось!! Руппи ругал себя за дурацкие страхи и ничего не мог с ними поделать.
А вот извиниться стоило – хотя бы за поганые мысли по отношени к адмиралу. Вроде «Трое и Олаф... Ну почему он молчит? Нельзя же так... дрейфовать?!»
- Мой адмирал, я... прошу прощения. За то, что вас разбудил сейчас. И за то, что вчера не подумал...
- Не стоит. Я бы проснулся сам. А вчера ты всё сделал правильно... Я уже говорил, что ты умеешь решать за себя и за других, причём решать правильно. И ещё раз скажу. Кстати, кого, кроме нас, Вальдес оставил на «Астэре»?
Адмирал привстал на кровати – он явно чувствовал себя лучше. Руппи сразу ответил:
- Никого – их всех отпустили с Добряком. Я убедил Грольше, Лёффера и их людей принять предложение Вальдеса. Нам они уже не помогут, только лишний раз на них оглядываться придётся! А так лучше. И честнее. Наши с вами вещи уже привезли с «Селезня». Я со всеми уже рассчитался, и неустойку выплатил.
- Хорошо, очень хорошо. Беда имеет обыкновение приходить оттуда, где ты оставил дурака. А ещё – труса и мерзавца... Предатели уже получили по заслугам. Теперь нужно ждать, чем всё закончится. У тебя всё ещё впереди...
От тёплой улыбки и спокойных слов пробирает холод. На морском штандарте Дриксен начертано – «Сквозь шторм и снег», а пробиваться приходится через людские трусость, дурь и подлость... И через неверие в себя собственного адмирала. У Хексберг они с Зюссом собрались расплетать то, что наплетут Бермессер и Хохвенде, этим Руппи последнее время и занимался, но сколько же всего ещё предстояло...
- А чего еще ждать от мастерового? От мужлана, которому самое место в хлеву? Кесарь пускает мужичье туда, куда не следует, и вот…
- Этот Кальдмеер опозорил не только моряков Дриксен, он опозорил дриксенских мастеровых!
- Я, прошу меня правильно понять, запоминаю только нужные вещи. Зачем мне помнить купленных мерзавцев? Особенно покойных.
Обрывки разговоров из прошлой жизни. Подонки, шлявшиеся по кабакам... Трое уже в Закате, и с ними ещё одинадцать уродов. Руппи не собирался тратить на них и на дурное прошлое своё время и мысли, сосредоточиться стоило на настоящем и на живом. На живых – и своих, и чужих...
- Меня стошнило от вашего вранья. Беседовать с вами можно только… на свежем воздухе и очень недолго.
- Я допускал, что среди приятелей контуженого мастерового отыщется кто нибудь… смелый. Незнатные дворяне, выслужившиеся из нижних чинов офицеры…
- Ты забыл офицерских ублюдков. Они любят старину Олафа как родного отца. За неимением собственных.
Кальдмеер и вправду значил для лейтенанта больше всех семейных чаяний, но полностью это Фельсенбург осознал только сейчас, сидя возле больного уставшего адмирала. Хоть в этом мразь оказалась права, Олаф давно стал для Руперта отцом, но даже себе Руппи признавался редко. Высокородная шваль не услышала ничего, тогда Руперт запретил себе об этом думать. Сейчас – не получалось...
- Я очень рад, что ты пришёл сейчас, - говорит негромко Олаф, задумчиво трогая шрам. Руппи почувствовал, что от ещё одной тёплой улыбки сердце пустилось в галоп. Сейчас он не то что все моря – всю жизнь отдал бы за то, чтобы с Олафом всё было хорошо!!!
- Без тебя мне было бы... тяжело. У меня другой семьи не осталось... - Кальдмеер правой рукой взъерошил волосы оторопевшего Руперта.
- Мой адмирал, мне тоже... – и только потом до парня доходит, что он услышал. Руппи не знает, что сказать, он молча целует левую руку Олафа, потом прижимается к ней щекой. – Спасибо... отец!
URL записиНаткнулась я в одном дневнике на чудную заявку по "Отблескам Этерны". Звучит она так: Олаф | Руппи. "У меня другой семьи не осталось..." - глубокая взаимная привязанность, которую старательно скрывают оба.
Мне эти двое безумно близки. Их отношения в парадигме сын-отец, и как адмирал и адъютант остаются верны себе и друг другу, несмотря на все превратности войны и подлости... Но лирические откровения - это не сейчас.
Фанфик я написала, за заявку Мирилас очень благодарна. Она сделала эту неделю очень тёплой, несмотря на все перипетии и завал с экзаменами!!!
Упор я делала на психологию отношений и мировоззрения, а не на событийность...
Примечание. Песню кэцхен я сочинила сама. Песню, которую поёт марикьяре, сочинила В. Камша, а спела Гэллинн.
Выделенные курсивом фразы диалогов в конце взяты из канона.
Итак, собственно текст. Целиком. Комментарии очень приветствуются.
Новые танцы
читать дальшеТёмное небо, лёгкий ветер, уже не зеркально-гладкое море, чайки... Опять кричат. Сегодня их не стало больше: душам мразей нечего делать в небе, подонкам гореть в закате и расплачиваться за все подлости. И кэцхен, и чайки сейчас не плачут, а радуются, и Руппи эту радость разделяет: на душе перестали скрестись кошки, один долг оплачен сполна, и не давит ничего мутного и невнятного. Невероятное облегчение навалилось резко, думать не хотелось ни о чём. Лейнтенант и не думал, около получаса просто созерцая горизонт, проводив севшее наконец солнце. Чайки ныряли за рыбой, им было не до красот природы, а в голове тонко звенели колокольчики и складывались в причудливую, до боли знакомую мелодию. Ласковый вечер, звёздное вече, ветра предтеча, танца мотив. Зов мой не вечен, сделай навстречу шаг — и беспечно в танце лети.
А почему бы и нет?! Синие сполохи призывно манят, всего-то делов – обернуться и протянуть руки юной танцовщице. Острые чаячьи крылья, заразительный смех, ветер треплет облачные волосы... Нет уж, гладить весеннее чудо сейчас будет только Руперт.
Песня и крылья, многое было, сбрось эти были в танце мечты. Новые танцы, надо смеяться, старому, статься, нужен не ты.
Леворукий и все кошки его, звёздноглазая права – старое, прошедшее, минувшее отжило и отпустило, этим закатом началась новая жизнь. Бермессера со товарищи упокоили, моряки с «Ноордкроне» попали в Рассвет, им там хорошо – без земной-то подлости и мерзости. Шнееталь просил о плахе, но вышло ещё правильнее – петля не для благородных, петля для мразей и подонков. Наследник фельсенбурга ещё добьётся смерти тех, кто шлялся по трактирам со сплетнями, и свернёт голову недощипаному Фридриху – если этого не сделает грозная Элиза, пока блудного внука снова носит по талигойским землям и водам. Главное – Олаф жив, а остальное приложится... Но живые ублюдки своё обязательно получат, такое не прощается!
- Не думай о гадком. Зачем помнить эту пыль? Это противно. Радуйся и танцуй. Отпусти себя на волю... Я тебя нашла, давай танцевать! Иди ко мне, не надо задыхаться от гнева, ты же любишь лёгкость и танец! Лёгкость и звёзды, это так просто — выразить грёзы танцем своим. Ты — в настоящем, в танце скользящем, прошлое — вящий лишний зажим.
Подхватить чернокудрую на руки – она легче, чем дуновение ветра... Голубые глаза ярко сияют, в них отражаются звёзды и вечность... Думай о ясном, жизнь так прекрасна, жизнь неопасна тем, кто поёт. Песня и звёзды, это так просто — сбросить вопросы, мчаться вперёд. Руппи кивает и окончательно тонет в звёздном вихре. Последняя осознанная мысль – не заметит ли кто?..
- Не заметит, - успокаивает крылатое чудо, и парень смеётся в ответ. Какая скверна?! Море успокоилось, товарищи тоже... Какая судьба, мы же всё решаем сами! Звёзды и песня, жизнь неизвестна, звёзды и песня, звёзды и даль. Помни о главном: явь — только с нами, мы творим сами мир наш всегда...
Когда Руппи проснулся, солнце уже два часа как встало. Сегодня оно не плясало, оно чинно висело над небольшим облачком. Вчерашний безумный день вспомнился не сразу и казался страшно далёким, ненастоящим, незначащим... Лейнтенант, которому дико хотелось спать, в него бы и не поверил, не заслоняй небо поджарый марикьяре. Как выяснилось, специально отправленный на поиски родича кесаря... Ладно, к Вальдесу так к Вальдесу.
Абордажник со здоровенной серьгой в ухе что-то насвистывал, явно не на талиг. Мелодия была небыстрой, напевной, от неё веяло спокойной... нет, не жутью, просто грустью, тревогой и бегством от дурной памяти. Марикьяре, видимо, угадал незаданый вопрос, поинтересовался, знает ли собеседник эту песню. Собеседник, да... Почётный пленник, почётный гость, невольный союзник. Запустив пятерню в волосы, Руперт честно высказал всё, что думал, и нарвался на очень удивлённый взгляд. Выяснилось, что сударь прав, и южная песня – о наступающей тревожной ночи, алом вечере, одичалом ветре и долгой дороге.
Запад скрыло пламя,
Тени у обочин
Скрещены клинками.
(Путь мой дальний, вечер алый,
Не увидит утра путник запоздалый…)
Руппи не понимал слов, которые пропел марикьяре, но перед глазами вместо дощатого настила вставала скачка в Эйнрехт из Фельсенбурга и вчерашний безумный вечер. Путь для мразей закончился, их таки настиг заслуженный, пусть и запоздалый, конец. Утра они не увидели и будут вечно гореть в Закате, но лейнтенанту не понравилось, что его мысли начали ходить по кругу.
Бешеный обнаружился у бизань-мачты. Услышав тревожный мотив, резко обернулся, приветствуя подошедших неизменной ухмылкой. Махнул рукой, сказал пару слов на кэналлийском, и абордажник куда-то ушёл. Вальдес сощурился и вмиг посерьёзнел. Руппи подобрался, нутром чувствуя – то, что сообщит Ротгер, радостным не будет. Что-то о дальнейшей судьбе пленников? Или, не приведи Создатель, что-то стряслось с Олафом?!
Как выяснилось, родич кесаря накаркал. Раны, больная голова, последствия заточения вроде переставали мучить Ледяного, но вчерашние события не прошли бесследно, уже к вечеру адмирал еле держался, а наутро свалился с сильным жаром. Правильно Вальдес назвал судьбу мымрой... А Фельсенбург тоже хорош. Зациклился и не подумал, что должен вчера был испытывать адмирал. Его адмирал... Лейнтенант сразу же потребовал, чтобы его отвели к адмиралу, Бешеный цепко посмотрел, но возражать не стал.
Всю дорогу до каюты Руперт терзался. А вдруг потрясение оказалось – слишком сильным?! Олафа ведь не зря Ледяным прозвали, такие сжимают зубы и спокойно молчат, и только когда валятся с ног, окружающие замечают, что что-то неладно... Проклятье, непривычную бесстрастность адмирала адъютант заметил, а на то, чтобы понять причины, его, придурка, не хватило. Ну нельзя же было быть таким, и чем он лучше тех, кто Олафа довёл?! В горле опять застрял ком. Неужели нелепые обиды опять оказались важнее настоящего, и самый дорогой на свете человек, уходя в Рассвет, запомнит сказанное от отчаяния и злости?! От этой мысли стало так тошно, что лейнтенанту захотелось завыть. Ну уж нет, своего адмирала он не отдаст не судьбе, ни смерти, зря он, что ли, медициной занимался?!
Про лихорадки Руппи не успел много прочесть, но то, что он запомнил, обнадёжило сразу, как только он увидел адмирала. Тот или спал, или был без сознания. Вальдес входить не стал, только щурился, как закатная тварь... Родич кесаря осторожно прикрыл дверь. Вероятно, тихий стук, с которым та закрылась, разбудил Олафа.
- Руппи? – голос адмирала был тихим, но осмысленным. - Руппи, это ты?
- Я! - Фельсенбург одним прыжком оказался у кровати. - Как вы?
Проклятье, как же это напомнило другую комнату почти год назад! И Ледяной лежал там же – в углу, около окна... то есть, иллюминатора... Руперт опустился прямо на пол, возле изголовья, отгоняя дурные наваждения.
- Здоров, но не слишком, - а ведь почти теми же словами сам Руппи отвечал Максу и Рихарду!.. От этого почему-то стало тяжелее и легче одновременно. Но обошлось, однозначно обошлось!! Руппи ругал себя за дурацкие страхи и ничего не мог с ними поделать.
А вот извиниться стоило – хотя бы за поганые мысли по отношени к адмиралу. Вроде «Трое и Олаф... Ну почему он молчит? Нельзя же так... дрейфовать?!»
- Мой адмирал, я... прошу прощения. За то, что вас разбудил сейчас. И за то, что вчера не подумал...
- Не стоит. Я бы проснулся сам. А вчера ты всё сделал правильно... Я уже говорил, что ты умеешь решать за себя и за других, причём решать правильно. И ещё раз скажу. Кстати, кого, кроме нас, Вальдес оставил на «Астэре»?
Адмирал привстал на кровати – он явно чувствовал себя лучше. Руппи сразу ответил:
- Никого – их всех отпустили с Добряком. Я убедил Грольше, Лёффера и их людей принять предложение Вальдеса. Нам они уже не помогут, только лишний раз на них оглядываться придётся! А так лучше. И честнее. Наши с вами вещи уже привезли с «Селезня». Я со всеми уже рассчитался, и неустойку выплатил.
- Хорошо, очень хорошо. Беда имеет обыкновение приходить оттуда, где ты оставил дурака. А ещё – труса и мерзавца... Предатели уже получили по заслугам. Теперь нужно ждать, чем всё закончится. У тебя всё ещё впереди...
От тёплой улыбки и спокойных слов пробирает холод. На морском штандарте Дриксен начертано – «Сквозь шторм и снег», а пробиваться приходится через людские трусость, дурь и подлость... И через неверие в себя собственного адмирала. У Хексберг они с Зюссом собрались расплетать то, что наплетут Бермессер и Хохвенде, этим Руппи последнее время и занимался, но сколько же всего ещё предстояло...
- А чего еще ждать от мастерового? От мужлана, которому самое место в хлеву? Кесарь пускает мужичье туда, куда не следует, и вот…
- Этот Кальдмеер опозорил не только моряков Дриксен, он опозорил дриксенских мастеровых!
- Я, прошу меня правильно понять, запоминаю только нужные вещи. Зачем мне помнить купленных мерзавцев? Особенно покойных.
Обрывки разговоров из прошлой жизни. Подонки, шлявшиеся по кабакам... Трое уже в Закате, и с ними ещё одинадцать уродов. Руппи не собирался тратить на них и на дурное прошлое своё время и мысли, сосредоточиться стоило на настоящем и на живом. На живых – и своих, и чужих...
- Меня стошнило от вашего вранья. Беседовать с вами можно только… на свежем воздухе и очень недолго.
- Я допускал, что среди приятелей контуженого мастерового отыщется кто нибудь… смелый. Незнатные дворяне, выслужившиеся из нижних чинов офицеры…
- Ты забыл офицерских ублюдков. Они любят старину Олафа как родного отца. За неимением собственных.
Кальдмеер и вправду значил для лейтенанта больше всех семейных чаяний, но полностью это Фельсенбург осознал только сейчас, сидя возле больного уставшего адмирала. Хоть в этом мразь оказалась права, Олаф давно стал для Руперта отцом, но даже себе Руппи признавался редко. Высокородная шваль не услышала ничего, тогда Руперт запретил себе об этом думать. Сейчас – не получалось...
- Я очень рад, что ты пришёл сейчас, - говорит негромко Олаф, задумчиво трогая шрам. Руппи почувствовал, что от ещё одной тёплой улыбки сердце пустилось в галоп. Сейчас он не то что все моря – всю жизнь отдал бы за то, чтобы с Олафом всё было хорошо!!!
- Без тебя мне было бы... тяжело. У меня другой семьи не осталось... - Кальдмеер правой рукой взъерошил волосы оторопевшего Руперта.
- Мой адмирал, мне тоже... – и только потом до парня доходит, что он услышал. Руппи не знает, что сказать, он молча целует левую руку Олафа, потом прижимается к ней щекой. – Спасибо... отец!
@темы: (с), щастье, это не извращение, это взаимопонимание, is love, Отблески Этерны