читать дальшеВообще, игра прошла под заголовком "попробуй хоть кому-то быть полезным". Самое большое потрясение для Бьярни было в том, что мир, в котором он оказался, отобрал у него возможность делать хоть что-то, оставил спеленутым в своих шелках и парче, задыхающимся в четырех стенах, бессильным и бессмысленным. Мир был всегда немножко более сложным, чем Бьярни мог воспринять, и мир оставил ему из всего, что у него, как он думал, было - только язык. Самый нелюбимый, непривычный, чужой инструмент, зачем нужны разговоры, если есть меч, зачем нужны разговоры, если есть руки и ноги, зачем нужны разговоры, если плечом к плечу стоят люди, понимающие без слов. Теперь не было ни меча, ни людей, ничего. Только разговоры, тихие, будто боязливые, несмолкающий шорох изо всех углов дворца. Он чувствовал себя калекой, который вдруг разом стал бесполезен, но его почему-то жалеют и не гонят со двора. Боевым псом, которого завели в задрапированную драгоценными тканями спальню и велели не трогать ни кошек, ни болонок, ни лакеев с крысиными лицами. Ему казалось, на него все глазеют, как на зверя. Как никогда в Гуннланде, он остро чувствовал собственную бездомность - наверное, потому, что все то время единственным кусочком дома, который у него был, была Оддрун, а тут Оддрун так быстро слилась с этим, чужим и непонятным, миром, что почвы под ногами не осталось.
"Ни одного знакомого лица при дворе", — говорит она. "А Хаген?" "Ну Хаген, да. И Вальтер". "И Вальтер. И Гуннар. И Гернот. И Кримхильда. И Аргента, — думает Бьярни. — Вот оно какое «ни одного» выходит". Оддрун с поклоном приветствовала знакомых, он наклонял голову в знак почтения, как она сказала, и чувствовал себя дураком. Оддрун было плохо, он не мог помочь. У Оддрун были дела, он не понимал и половины.
Я думаю, в итоге он убил саксонку уже только для того, чтобы почувствовать, что хоть что-то он еще может сделать, что он не увяз, как муха в янтаре, в этих "приличиях" и сложностях, в условностях и недоговоренностях, в "как знаешь" вместо "можно" или "нельзя". Это была кровавая жертва, ритуал собственного освобождения. "Я не с вами. Я не такой, как вы. Я не стану играть по вашим правилам, потому что по вашим правилам я уже похоронен здесь заживо. Мне наплевать на ваши чувства и на ваши традиции, все, что меня волнует - мое. Моя месть, мой нож, мои традиции, моя родина в моем сердце. Благо, больше нигде ее теперь, кажется, нет".
Он не был в обиде на Оддрун, он остался предан ей абсолютно, не перестал любить ее. Просто в этот момент тот маленький кусочек ощущения родины, причастности, нужности перешел из нее - в него самого. Несмотря на собственное очень жесткое и категоричное мнение на этот счет, он не определял все это - поход к христианскому богу за ответами, поход к саксонской змее за помощью, любовь к тому, кто погубил королеву - как разочарование или, боже упаси, предательство. Но он понял, что с этого момента (или всегда, но так далеко он не думал) не Оддрун - часть его мира, и не они оба - часть одного, это он - часть мира Оддрун. Дружина - часть мира Оддрун. Исландия - часть мира Оддрун, который на самом деле настолько велик, и центр его настолько далек от него, Бьярни, и от дружины, и он всего того, что центром полагал он... Неудивительно, что он потерялся в этом мире. Он сделал шаг - оболочка лопнула, на мгновение они оба оказались в одном, более огромном и одиноком, чем когда-либо, - а потом создал свой. Начав его кровью, как любую порядочную жизнь. Наверное, только с этого момента начало как таковое существовать его "я". Выкристаллизовалось и затвердело внутри, пока еще очень маленькое, но уже хорошо осознаваемое. Я хочу, чтобы было так. В моей жизни будет так. Правильно - так. Я думаю, с этого момента он стал воином по-настоящему, а не формально. И на войну он поехал так, как едут на войну те, кто для нее создан - спокойно, с ощущением приятной тяжести оружия в ножнах и близкой грозы.
Три самых важных человека - женщины. Это забавно, когда я говорила про Фрейда до игры, я не думала, что будет прямо вот настолько.
Мать, которая сначала отпустила на словах, а потом погибла и отпустила навсегда.
Враг, которая была тенью и отголоском всего ненавидимого, каждого врага, до которого не можешь дотянуться. Он отпустил ее сам.
Возлюбленная, с которой он не представлял, что делать, пока не разорвалась пуповина. А когда это случилось - понял четко и ясно, что она будет его. Через несколько лет, когда его не убьют саксы, когда он выберется из плена, когда вернется, повзрослевший и покрытый боевой славой, конь о конь с Гернотом, он найдет эту женщину, и она пойдет за ним. Неважно, как это будет - возможно, он позволит христианским жрецам крестить себя, чтобы не лишать ее родины, возможно, увезет ее прочь и обручится с ней под небом своих богов. Возможно, он вернется в Исландию и поборется за свою землю - вернуться туда и поднять голос ему никто не запретит. Возможно, напомнит Вальтеру Аквитанскому о его щедром предложении. Возможно, Гуннланд примет его обратно. Но себя и свою веру он не потеряет никогда..Хельга., удивительно, какими разными с двух сторон вышли эти отношения. Мне нравится, как это выглядит. К сожалению, Бьярни не был ни достаточно взрослым, ни достаточно умным, чтобы понять, почему именно и что именно тебя мучало, поэтому на "я бегу от себя" мог только, панически поискав ответы внутри себя, растерянно спросить "так куда же нам тогда?" И это в принципе было лейтмотивом - ты знаешь, как защитить от меча, но видишь перед собой близкого человека, которому плохо АБСОЛЮТНО НЕПОНЯТНО ОТ ЧЕГО, а он ведь и не объяснит иначе, ему и так достаточно нелегко - еще тебе, дураку, разжевывать. И стоишь в итоге, в лыжи обутый, только идти женщин резать и остается Спасибо.
Катилина Цицероновна, я тебе одно скажу: если б Бьярни себе принадлежал этой ночью, мы б не танцевали Ну то есть, не только танцевали. In fact, я думаю, мы бы уже скакали в Гуннланд. Дикий принц из дикого леса, епт))) Потому что отцов надо уважать и спрашивать, конечно, но учитывая, что у тебя за отец, тем более что он даже стыдится вслух об этом говорить, и вдвойне учитывая, кто у тебя вместо матери - вытащить, выкрасть и спасти было бы делом чести. Но поскольку увезти тебя в пещер никакой возможности не было, вести себя нормальным для такого случая образом было бы просто непорядочно, потом-то что? Вот и приходилось учить "приличия", махать руками и заниматься всякой фигней вроде поисков дам-маньяков. +9000 к ощущению себя идиотом Когда Бьярни вернется, если ты его дождешься, такого уже, конечно, не будет. Я думаю, у меня для тебя найдется и золото, и земля, и дом, решить, где - вопрос времени. А по поводу смертного греха... Это война. Ваши мужчины тоже убивают на войне, не моя вина, что на сей раз война зашла в золотые покои.
Orthilde, спасибо за такой яркий образ, который не оставил бы равнодушным, даже не будь у нас предыстории. Что бы я без тебя делал. Кстати, то, что ты всю игру до этого всячески старалась не остаться со мной наедине и не повернуться спиной - это специально или нечаянно так вышло? Оооо, как я злился на твою предусмотрительность!) Правда, тогда я хотел тебя только допросить.
Отдельное спасибо нашему посольству за душевный предыгровой клуб анонимного гунна и всем, с кем удалось потрепаться за разницу религий и культур) было забавно) И Герноту за неожиданную поддержку и солидарность в финале. Хорошо посидим, брат принц!
И, конечно, мастерам и игротехам.