Сейчас ощущения те же, только более всеобъемлющие. Потеря голоса приводит к полной дезориентации в пространстве и жизни. Когда ты не знаешь, что сказать и, главное, зачем говорить - ты перестаешь понимать, зачем вообще нужно какое-либо взаимодействие с миром. Уйди, мир, я не хочу тебя, я не вижу никаких перспектив для наших отношений. Я не хочу смотреть в эти лица, я не хочу дышать этим воздухом, я не хочу слышать эти слова, меня тошнит, у меня пакостно возится в солнечном сплетении психосоматика, которая иногда говорит мне о моих эмоциях гораздо лучше мозга.
Иногда я выныриваю - бешено-бешено-бешено радостно, кричу чего-то, а потом меня с такой силой шмякает обратно, такими тоннами придавливает ко дну, так душно и нагло лезет в легкие.
Потому что это не что-то, от чего можно отвернуться. Не что-то, с чем можно бороться. Не что-то, что можно отрезать от себя, размежевав свою жизнь - и его. Потому что это как будто живьем сгнивает часть твоего тела, как будто ты медленно и неуклонно теряешь члена своей семьи, как будто твой город выплевывает тебя, вычесывает из своей шкуры, вытряхивает из складок своей одежды.
Патриотизм, граничащий с идиотизмом. Я никогда не назову Россию "Рашкой". Потому что с каждым метром погружения я погружаюсь вместе с ней, и чем больше травится, дуреет, оскотинивается она, чем чаще она хватается за нож, надравшись, чем мутнее ее взгляд - тем больше травлюсь я. Тем тяжелее мне улыбаться на улице. Тем сложнее мне общаться и с теми, и с другими, и с третьими.
Война со всех сторон, а я опять влюблен - что ты будешь делать.
Текст, конечно.